тогда расположить произведения искусства ни по эпохам, в календаре, ни по регионам, на карте. Она что-то потеряла бы с утратой всей этой метрики. Но зато её надежной опорой стала бы топика, конфигурация откровений о Боге и человеке как определяющих событий истории.
Такая наука не знала бы проблемы атрибуции произведений, не группировала бы творения по авторам. Тем зорче она была бы к внутреннему закону вещи и к смыслу её необходимости. Если бы химический состав красок и материал архитектуры и скульптуры были тоже неизвестны, наука вообще не знала бы ни одного конкретного факта о произведении и тем не менее оставалась бы полноценной наукой. Элементы такой науки существовали всегда. Так Вильгельм Пиндер, ценимый Зедльмайром, в 30-е годы сумел описать найденные позднее недостающие фрагменты Нёрдлингенского алтаря анонимного мастера, хотя ничего о жизни этого художника не знал.
Бибихин
Попросили меня написать книжку. Про Италию. Пишу. И, конечно, мучаюсь от своей безграмотности. Вот прислали ссылку на интернет-ресурс, который позволяет «очищать тексты от словесного мусора», комментирует качество и указывает на ошибки. Я попробовала завести туда свои творения, но никак не могла отредактировать отрывок, который бы поднялся по баллам выше 8,1.
Тогда я решилась на эксперимент.
Первым, кто пришёл мне в голову, был Лев Николаевич Толстой. Я ввела его знаменитое вступление к роману «Анна Каренина» и таким образом выяснила, что он падок на обобщения. Крутила и так и сяк – предлагала уже и разные отрывки, из разных произведений, с учетом замечаний «редактора», но его работа оценивается ресурсом ниже моих опусов.
Впрочем, Достоевский за вступление к «Преступлению и наказанию» получил и того меньше – 7,8 балла из десяти. Основная проблема – он часто использует предлог «от».
Наше всё – Александр Сергеевич Пушкин – уверенно держится в рейтинге выше Толстого, однако страдает «слабыми глаголами». Оттого временами падает до Достоевского.
Чуть выше к пьедесталу поднялся Михаил Афанасьевич Булгаков со своим знаменитым «Однажды весною, в час небывало жаркого заката, в Москве, на Патриарших прудах, появились два гражданина…» – 8,3. И пусть он не злоупотребляет местоимениями, как все прочие выше- и нижеуказанные, зато у него сплошной страдательный залог.
Любимец ресурса – Чехов. За рассказ «Дама с собачкой» Антон Павлович получил наивысшее количество баллов из всех русских писателей – 9,1. Однако ему следует немедленно поработать над синтаксисом, ни к чему такое обилие запятых.
Зато безымянные корреспонденты со всяких разных сайтов уверенно держатся ближе к десяти баллам, нередко затмевая даже Чехова. Правда, в качестве комментария всплывает то «необъективная оценка», то «паразит времени».
Кстати, что такое «паразит времени», я не знаю – но в данном случае очень похоже на философскую концепцию.
Сегодня шла привычной пешеходной улочкой в сторону храма португальского барокко. На ней сотни магазинчиков, закусочных, забегаловок, кофеен. Один шаг – и следующая дверь. В одну таких дверок я периодически и наведываюсь. В мясную кулинарию. Знаменитую на весь мир с конца XIX века. Она несколько раз в течение столетия брала первые места на международных выставках, пока таковая практика ещё широко применялась. Да и теперь они известные поставщики любителям, или каким кулинарам-одиночкам, или лучшим ресторанам Рима, и не только. И когда с их сумкой (кстати, очень красивой) по городу идёшь, местные тебе уважительно кивают: знаешь, что на кухне делаешь! Так что это мой привычный маршрут. И на нём всегда одна и та же сцена…
У входа в одно из крошечных заведений сидит собака. Пожилой лабрадор. Нос коричневатый. Окрас был золотистым, наверное. Закормлен прилично. То есть почти не ходит. Для местных собак такая физическая форма редкость. Здесь всякая порода в превосходном своём виде – собаками серьёзно занимаются. Минимум два раза в неделю вывозят в огромные парки – носиться. А этот пёс всегда – и в дождь, и в зной – сидит рядом с порогом. Внутрь не входит, но и посетителям не мешает. Я первый раз когда увидела эту сцену, подумала: ждёт хозяина из кафешки, хотя тут в любом ресторане собаки сидят. Так почему же эта собака на улице? Такое может быть, только если хозяин пошёл в супермаркет. Это единственное место на итальянской земле, куда собакам ход заказан. Но никакого супермаркета в радиусе пятисот метров нет, как домохозяйка отвечаю. Потерялся? На шее красивый чистый платочек вместо ошейника. Не растерян. Значит, ситуация знакомая. Сидит и смотрит вдаль – на портик Пантеона. Почти смеркалось, когда я возвращалась той же дорогой уже с какого-то из холмов, а он так и сидел. И даже голову не поворачивал – на разнообразие представителей собачьих. Другой раз я не выдержала – обратилась к мужу с вопросом, он отвечает: «Его хозяин – мороженщик. Держит крохотный прилавок. Пёс там просто не поместится вместе с очередью любителей десерта». И всё же месяц назад я не могла не отметить, что «это не дело», когда опять увидела собаку, сидящую на своём привычном месте. Было очень холодно. Зима в Риме только кажется мягкой за счёт разнообразия дней – то ясно, то дождь, но бывает и семь градусов. И от каменных промозглых стен дыхание – как у нас при минусе – отражается. А потом вдруг высокое летнее небо и три дня солнца – неожиданно горячего и яркого. А следом нагрянут страшные грозы… А тогда вот прямо морозец был. И собака сидит. На Пантеон смотрит. Ладно бы только в холод, но ведь в каменном этом мешке и в жару под сорок, да под плотный поток туристов собаку тоже не выгонишь! И спит она, свернувшись калачиком прямо на земле. И возможно, серьёзно простужена. С другой стороны, её жировые отложения, вероятно, спасают от простуды внутренние органы. Не знаю. Жалко её. А вдруг на неё спящую кто-нибудь наступит? Улочка очень туристическая, бывает, и не протолкнёшься! А она даже головы не поднимет.
Вот всё, думала, хозяин – изверг! Взглянуть бы в глаза ему!
И сегодня иду той же дорогой, бросаю косой взгляд туда, где обычно сидит собака, и думаю – вот сейчас хорошо! Хорошо ведь, что всё только-только началось! И нет удушающей жары, и уже не холодно совсем. И скоро будет совсем-совсем хорошо! Сегодня второй или даже третий день в Риме, когда наконец-то ты понимаешь – весна! Вон обрушилась водопадами цвета глициния, раскрылись розы на Палатине, виноградные листья набрали силу, и их лозы спешат обнять древние стены. Парк виллы Боргезе захватили попугаи. Ярко-зелёные, длиннохвостые, с красными клювами. Летают между деревьями, как в райском саду. И чаек ещё нет – они рыбачат, поэтому черепицы крыш заселяет всякая разноцветная певчья мелюзга. Сейчас один певец живёт со стороны спальни. Никак не могу его подкараулить, а ведь скоро расставаться нам, мой Невидимка! Началось великое кочевье. Началось. Птицы двинулись. Фламинго уже пролетели. И быть может, вся эта весёлая разноликая толпа, что текла сегодня по улицам навстречу солнцу, не знала обо всем этом, но ощущала – совершенно точно. В Риме началась весна! И я подумала: вот теперь я за эту собаку не беспокоюсь как минимум месяца четыре. Ей будет клёво сидеть тут и собирать новости с кухонь, взирая на Пантеон. До адова пекла ещё далеко. Но… собаки на её привычном месте не оказалось! И что поразило – город струился так, будто она там была. Поток людей обходил её место стороной! Удивительно. Но самое удивительное, что на скамеечке сидел нагловатый, пресыщенный мужчина и беззастенчиво разглядывал прохожих. И гражданин этот один
